Святители Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст столь часто поминаются вместе, что отдельно мыслятся уже с трудом. Вместе с тем они, как Петр и Павел, во многих аспектах являются яркими противоположностями. Выяснение этих противоположностей не разрушает, но, наоборот, подчеркивает то единство, которое им подарено в Духе Святом и которое так органично вошло в сознание Церкви.

Главное место в этом маленьком соборе святителей можно все же отдать Василию. Все, что есть у Григория и Иоанна, есть и у него. Они борцы с ересями – и он; они яркие проповедники Слова – и он. Мужественный дух, любовь к пустыне, скромный быт, глубокое постижение догматов – все это и многое другое у трех отцов общее. Все трое вышли из святых семейств. Их матери, отцы, братья составляют целые созвездия удивительных в святости личностей. Но Василия отличает высочайшая степень самодисциплины. Василий – организатор, чего не скажешь о Григории и Иоанне или скажешь с натяжкой. Всюду, куда приходил Василий, он оставлял после себя строгую иерархию и порядок. Сам он, без сомнения, был харизматичным человеком, но полагался в церковной практике на далеко не одну лишь силу личного влияния и духовные дары. Дисциплину и устав, закон и организацию – порядок, одним словом, вносил Василий Великий всюду. А ведь дела в Церкви тогда были подобны ночному бою, где всякий разил своих и чужих, ничего не видя и не понимая.

Ум и познания Василия позволяли ему стать ученым, воля и строгость могли сделать из него настоящего монаха, подобного Антонию. Но он пожертвовал всеми талантами ради борьбы за Церковь. Глубоко спрятал он душевную мягкость, чтобы стать несокрушимым, и лишь втайне, подобно другу – Григорию, мог тосковать о жизни безмятежной, о пустыне и уединении. Мало кому понятно, что значит, любя Писание и безмолвие, пожертвовать собою и броситься в гущу борьбы за Церковь и ее догматы, не имея покоя, рискуя жизнью, сгорая ежедневно.

Совсем другой был Иоанн, и уж еще более отличным от первых двух предстает Григорий. Иоанн – народный любимец и вождь, но он – вне системы. Епископы его не любят, причем не только еретические епископы. Двор вне себя от его поучений и обличений. После себя Златоуст оставляет имя, слово и память, но не организацию, не боевое построение. Его друзья и ближайшее окружение после изгнания Иоанна попадают в немилость и становятся жертвами. И это не упрек, а подчеркивание несхожести, ибо во Христе каждый воин воюет как умеет.

А Григорий – это созерцатель. Он, конечно, живет среди людей и назидает паству, поскольку носит высший сан. Но он тяготится саном, тяготится тем, чего так жадно ищут недостойные сана. Епископский омофор становится причиной обиды Григория на Василия. Последний все, не исключая и дружбы, подчиняет интересам Церкви и, по сути, принуждает друга стать архипастырем в тяжелый для Церкви момент. Как проповедник Григорий не столько увещевает и говорит, сколько поет. Именно на сладкий голос его вещаний, называемых Церковью «пастырской свирелью», люди, зараженные заблуждениями, стекаются в ограду Церкви и принимают Православие.

У Василия нет свободного времени. Григорий на досуге пишет стихи. Иоанн толкует послания Павла, и сам апостол языков является ему, чтобы разъяснять сложные места своих посланий. Трудно найти трех людей, более психологически несхожих между собою.

Тот конфликт, который свел память трех святителей воедино, очень даже понятен. Люди способны все самое святое превратить в предмет пререканий и ссор. Коринфяне ссорились, говоря: «Я Павлов, а я Аполлосов» (см.: 1 Кор. 3: 4). Тогдашние христиане затеяли спор, кто из трех больший и славнейший. Вся сложность в том, что при взгляде на каждого в отдельности каждому, без сомнения, можно присуждать первенство. Рассмотри жизнь Василия (а каждый из нас обязан это сделать), вникни в нее, и ты воскликнешь: «Велик Василий! Кто подобен ему во святых?!» Но начни следом рассматривать образ Иоанна, и вскоре с изумлением произнесешь: «Нет такого, как Иоанн!» Если же вчитаешься в слова Григория и в тишине рассмотришь смиренные черты этого обладателя небесного ума, то забудешь всех, кого хвалил перед этим, говоря: «Моли Бога о мне, чудный Григорие!» Большего среди них нет. Нет именно потому, что они разные. В красоте и точности слов нет равного второму Богослову. А в ревности о славе Божией со Златоустом встанет рядом, быть может, только Илия Фесвитянин. Василий же не просто борец, и аскет, и мудрец, и начальник монахов. Он еще и военачальник, умеющий собрать многих разрозненных борцов и превратить их в войско. Все трое велики, и велики по-разному.

У Церкви во все эпохи должны быть и организаторы, и пламенные ораторы, и тихие созерцатели. Горе Церкви и народу Божиему, если кого-то из этих трех нет у нее в одну из эпох. Трижды горе Церкви, если никого нет! Тогда за привычной и благообразной наружностью усиливаются и умножаются лютые болезни, и некому исцелить их.

Всякий муж, поставленный Богом на священную степень, должен испытать себя на предмет того, какой из этих трех талантов более соответствует его душевному складу и опыту. Не может быть, чтобы ничто из упомянутого не относилось хоть как-то к каждому из пастырей. Но и соединение всех трех дарований в одном лице решительно невозможно!

Проповедник, организатор, уединенный молитвенник.

Усмиритель людского моря, сын битвы и сын молитвенной тишины.

Что-то одно из трех.

Если человек командует другими, распоряжается, управляет, пусть смотрит на образ Василя Великого. Он должен не только управлять, превращая все пять пальцев правой руки в указательные, но должен также запасаться всякими знаниями, как это делал Василий. Должен любить пост и книги, в уединении должен черпать силы для борьбы за Истину среди многолюдства.

Если человек проповедует вовремя и не вовремя, как и заповедал Павел апостол, пусть убежит от празднословных трапез и заискивания перед богатыми, по образу Златоуста. Пусть к чтению и проповеди присоединит горячее служение литургии и обильную милостыню, по примеру великого отца, и пусть пожертвует всем для того, чтобы его уста стали устами Слова.

Если же любит уединение человек, любит долгие молитвы и с неохотой отрывает ум от небес ради дел земных, пусть глянет на Григория. Тот, как ни страдал, но оставлял пустыню и занимал кафедру, если Церковь того требовала. Тот пренебрегал своим ради общего и шел трубить в серебряные трубы проповеди, чтобы пали толстые стены Иерихона.

Что-нибудь одно, пусть в самом скромном количестве, должно быть у каждого мужа, носящего льняной ефод. В обновлении памяти относительно этой истины, быть может, и заключается главный смысл совместного почитания Церковью Василия, Григория и Иоанна.